Столичные новости,
№14 (653), 05-12 апреля 2011
Алексей Греков, соучредитель частной школы «Афины», глава Всеукраинской ассоциации содействия развитию школьного образования
В середине 60-х годов XX века руководство СССР в последний раз сделало попытку одним рывком «догнать и перегнать» страны «загнивающего капитализма», не отказываясь при этом ни от неэффективной административно-командной системы, ни от безальтернативной коммунистической идеологии. Реформа началась в 1965 году с сельского хозяйства, а в 1966-м пришла и в систему образования. Это стало началом конца школы, давшей яркое поколение советских интеллигентов и интеллектуалов начала 1960-х — конца 1970-х.
В 1968 году я пошел в первый класс, в 1978-м — окончил в школу и поступил в Политехнический институт. Мои ровесники были первыми, кто учился по новой программе, и я до сих пор помню учебники, в которых под пустыми квадратиками в азбуке стояли подписи «кошка», «корова» — художники попросту не успели сделать иллюстрации к новым учебникам, так они, с молочными пятнами, и были изданы.
Для многих школа 1970-х — 1980-х отождествляется с советской системой образования, и чаще всего о ней вспоминают с ностальгией. А ведь именно с нее начинается период упадка и деградации, последнюю стадию которого мы наблюдаем сегодня.
Это не просто мое частное мнение. Приведу всего лишь две цитаты. Лев Семенович Понтрягин, выдающийся советский математик, еще в 80-х годах прошлого века констатировал: в середине 1960-х «многими авторитетами было признано, что в средней школе преподается лишь устарелая математика. Новейшие ее достижения вовсе не освещаются. Поэтому было решено начать модернизацию преподавания математики в средней школе. Руководство Отделения математики АН СССР рекомендовало для работы по модернизации академика А. Н. Колмогорова. Математические взгляды А. Н. Колмогорова, его профессиональные навыки и человеческий характер неблагоприятным образом отразились на преподавании. Ущерб, причиненный развалом преподавания математики в советской средней школе, может быть сравним по своему значению с тем ущербом, который мог бы быть причинен огромной общегосударственной диверсией».
А вот еще одно мнение — Валентина Кумарина, профессора, доктора педагогических наук: «В 1917 году коэффициент российской элиты составлял два процента. К 1980 году, то есть после того, как стандарт поработал над многими миллионами детей, этот показатель снизился до 0,8 процента. Не хотел бы быть мрачным пророком, но по всем признакам наше государство обречено. Хорошо никогда не будет в обществе, воспроизводящем и плодящем люмпенов, дремучих бездельников и вандалов».
Что же изменила реформа образования в школе, условно говоря, сталинской эпохи? Во-первых, там была обязательной только 4-летняя начальная школа. Переход на всеобщее 7-летнее образование начался лишь в 1952 году и проходил постепенно. Многие дети (до 20 проц. от общего числа первоклассников) заканчивали свое обучение четырьмя классами. У детей, окончивших 7-летку, был выбор: идти работать, поступать в ПТУ или переходить в 8-й класс 10-летней школы.
В 10-летку поступало не более 20 проц. от окончивших 7-летнюю школу, а выпускалось из нее и того меньше: отбор в 8-й класс был очень суровым, и с каждым годом нагрузка на учащихся возрастала. Переводные экзамены (из класса в класс) проводились по всем основным предметам, а выпускных экзаменов насчитывалось более десяти, включая устную и письменную математику и устную и письменную словесность. При этом обучение в десятилетке было… платным! (Хотя плата была и невелика, но, согласитесь, какой это удар для поборников социальной справедливости и поклонников Сталина! Видимо, у великого диктатора было свое представление о равном доступе к качественному образованию.)
Окончившие 10-летку имели шанс поступить в вуз, правда, конкурс туда даже на самые непопулярные специальности составлял два-три человека на место, на престижные же — медицину, физику, химию, педагогику и различные инженерные специальности — просто зашкаливал. Таким образом, в вузы поступало не более 5—7 проц. от общего числа выпускников школы.
Негуманно? Зато эффективно. Человек, «отсепарированный» на некотором этапе, занимал жестко определенную позицию в социальной иерархии. Сталин понимал, что дворник с высшим образованием не менее опасен для системы, чем неуч со скальпелем в руках.
Сталинская система образования была не лучше и не хуже, чем соответствующая американская система. Более того, обе были порождением своего времени. Времени индустриальной гигантомании и сборочных конвейеров, веры во всесилие науки и наивного убеждения, что вот-вот — и все законы мира будут окончательно открыты и на Земле наступит царство благоденствия. Отдельные идеологические различия значения не имели.
Да, мир менялся, но эти изменения были настолько медленными и незаметными, что, казалось, можно планировать развитие общества не то что на пять — на двадцать лет вперед. Каждый человек, рождаясь, уже попадал в определенную житейскую колею, и образование было едва ли не единственным видом «социального лифта», позволяющего достичь большего, чем «на роду написано». А потому вход в этот лифт бдительно охранялся и перемещения на нем тщательно контролировались. Человек мог подняться высоко, а мог и упасть, нередко насмерть разбившись.
Но главное — всегда рядом были «старшие», кто уже этим путем прошел и знал, «что такое хорошо и что такое плохо». Они — мастера, наставники — могли рассказать, показать и научить личным примером наивную и неопытную молодежь.
Этот прогнозируемый и понятный мир погубили… роботы!
Конечно, речь не идет об описанном Карелом Чапеком восстании железных уродцев. Хрущев, называя кибернетику «продажной девкой империализма», своим крестьянским нутром чуял опасность, таящуюся в развитии информационных технологий.
Человек — ненадежное звено производственного конвейера — просто обязан был уступить место программируемым манипуляторам, которые все делали точно и быстро. Роботизация производства породила череду экономических кризисов 1970-х — 1980-х годов и полностью перекроила социальный ландшафт и общественное сознание.
Лишние люди, в которых перестала нуждаться промышленность, начали пополнять собой и развивать сферу услуг. Это потребовало от них совсем иных навыков, иного способа мышления, а значит, и иного образования, поскольку новым навыкам и новому мышлению старая школа уже была неспособна научить.
Чем же отличается этот «дивный новый мир» от вчерашнего индустриального?
Во-первых, отсутствием четкого образа будущего. Тот, кто планирует свою деятельность на пять лет вперед, с таким же успехом может гадать на кофейной гуще. Вместо внятной универсальной картины мира существует множество моделей и теорий, начиная с НЛП и «трансерфинга реальности» и заканчивая астрологией и «новой хронологией», которые, несмотря на свою противоречивость, могут вполне мирно уживаться в сознании одного человека.
Все это признаки так называемой экранной культуры, или культуры миражей. Людьми экранной культуры информация воспринимается в виде переменного потока образов (визуальных и аудиальных), а не в виде прямоугольной матрицы текста — как в предыдущей, текстовой культуре. Также для них характерна диалоговая форма коммуникации (вопрос — ответ), а не пакетная (книга, лекция и т. п.).
Но главное — информация более не является дефицитом. Ее намного больше, чем может запомнить, систематизировать и осмыслить один отдельно взятый человек. Количество информации удваивается каждые полтора года. То есть за время обучения ребенка в школе объем доступной информации увеличивается более чем в 100 раз! При этом опыт и знания старших для детей бесполезны: взрослые не жили в этом новом мире и совершенно к нему не приспособлены. Ни один эксперт не может с уверенностью прогнозировать, что нужно делать и изучать сейчас, чтобы добиться успеха завтра.
А потому в мире, в котором можно выбирать, где и с кем жить, что есть и слушать, как и ради чего работать, безвариантная и уравнительная система образования выглядит сейчас так же нелепо, как дожившая до эпохи тотального изобилия советская «столовка».
Итак, старая школа умирает, и мы присутствуем при ее последних конвульсиях. Само по себе это зрелище тягостное, но если учесть, что внутри этой агонизирующей системы находятся наши дети… Надо что-то предпринимать, и делать это должны мы, родители, а не абстрактное государство с его абстрактной образовательной политикой.
Какие альтернативы существующей системе среднего образования может предложить педагогика?
Если продолжать проводить аналогию существующей школы с «образовательной столовой», ее альтернативой, на мой взгляд, могли бы стать следующие проекты.
«Образовательный Макдональдс» — дешевый, быстрый, с большой долей самообслуживания; индивидуальные образовательные программы формируются из стандартных модулей — под заказ. Сфера применения очень широкая — от обучения дошкольников до переподготовки взрослых. Модель легко интегрируется в Интернет. Можно ожидать, что со временем образовательные структуры данного типа займут до 70 проц. всего рынка образовательных услуг. Уже сейчас по такой схеме работают многочисленные курсы и репетиторские центры.
«Образовательный ресторан» — дорогая, чаще закрытого типа школа с довольно строгими правилами, хорошей материально-технической и образовательной базой; возможность индивидуального выбора ограничена рамками обязательной программы. Основная задача — формирование бизнес-интеллигенции, или управляющей элиты. Потребность в такого типа школах — не более 2 проц. от общего числа учреждений образования. В настоящий момент в Украине их функции выполняют некоторые частные и привилегированные государственные школы.
«Образовательный пикник». Это по сути информальное образование и взаимное обучение, по форме — студии, клубы, летние образовательные лагеря и так называемые демократические школы. Такой тип образовательных структур хорошо дополняет систему «образовательных «Макдональдсов», выполняя важную социализирующую роль. Количество организаций подобного рода будет неуклонно увеличиваться, но не превысит пяти процентов.
«Образовательный home-maid» («домашняя кухня») — родители, гувернантки, репетиторы. Их доля на рынке образования будет сужаться по мере развития системы «образовательных «Макдональдсов».
Традиционные школы как площадки для воспроизводства «исполнителей» (то есть таких социальных групп, как чиновники и специалисты «академического» направления) сохранятся, но их количество будет неуклонно снижаться, пока не достигнет 10—15 процентов.
Для специалистов-практиков превосходно подходят так называемые продуктивные школы (в нашей терминологии — «образовательные кулинарные курсы», являющиеся, по сути, симбиозом традиционной школы, «образовательного «Макдональдса» и «образовательного пикника»). Потребность в школах такого типа в настоящий момент достаточно велика, но в конечном итоге они займут скромную нишу в 7—10 процентов от всего рынка образовательных услуг.
Приятного вам аппетита, уважаемые учащиеся!
